8-36

[reborn-kink]

Ямамото/Гокудера.

Италия, съемная квартира. Ямамото целует пальцы Хаято, кожа пахнет порохом и табаком. Обоих это страшно заводит. Можно TYL или около того, рейтинг необязателен.

@темы: ямамото, восьмой тур, гокудера

Comments

[Гость]

Автор хотел сделать акцент на чувствах героев, но получилось чересчур шаблонно.
Беда-а-а.
Слов: 1382

Мы сидим в небольшой съемной комнатушке где-то в трущобном районе Вероны. Обстановка здесь довольно унылая: выцветшие от времени обои, на которых уже невозможно различить былой узор, старое кресло, из которого предательски торчит пружина; кровать, застеленная тонким светло-зеленым покрывалом. Кажется, оно рискует разлететься в прах от одного лишь прикосновения. Впрочем, это можно сказать о каждой из немногочисленных деталей интерьера. Но выбирать особо не приходится. Здесь нас точно не будут искать, а Тсуна сказал, что мы должны выполнить задание, по возможности не афишируя своих личностей. Слово Босса закон, верно, Хаято? Поэтому, мы здесь. Буквально пару минут назад ушла не в меру заботливая хозяйка. Конечно, ее можно понять. Не сложно догадаться, что постояльцы заглядывают к ней не часто. Поэтому, видимо, она решила сделать наше прибывание здесь максимально комфортным. "Максимальный комфорт" в ее понимании заключался в накрахмаленных простынях, какой-то невнятной похлебке (которую мы, впрочем, с удовольствием съели. За неимением лучшего, так сказать) и, в качестве бонуса, нескольких историй из цикла "когда я была молода". Мы слушали вполуха, стараясь казаться вежливыми собеседниками, но я буквально физически ощущал, как чаша твоего терпения приближается к критической отметки заполненности. Впрочем, обошлось. Сославшись на какие-то неотложные дела (предварительно рассказав добрую половину своей жизни) она ушла. В то же мгновение по комнате прошелся облегченный выдох.
Сейчас ты сидишь на кровати, подмяв под себя ноги и лениво перелистывая страницы какого-то журнала. Я стою, прислонившись к подоконнику поясницей, и неотрывно смотрю на тебя. Ты это чувствуешь, но демонстративно игнорируешь мой взгляд. Сквозь настежь распахнутое окно беспрепятственно проходят лучи заходящего солнца, окрашивая комнату в теплые, желто-оранжевые оттенки. Ты непроизвольно щуришься, поскольку свет падает прямо на тебя, но упорно продолжаешь лежать на месте. Наконец, отложив журнал в сторону, поднимаешь взгляд, все так же щурясь от предательски бьющего в глаза солнца.
-Ну, чего уставился? — ты внимательно смотришь на меня сквозь тонкие стекла очков. Знаешь, мы уже давно не дети, но когда ты закалываешь волосы и надеваешь очки, мне кажется, что я вижу того самого Хаято, с которым познакомился десять лет назад. Вспыльчивого, не сдержанного, упрямого. Конечно, сейчас ты изменился. С горем пополам научился справляться со своими эмоциями, стал более расчетлив. А я уже и не помню, какой Хаято мне нравился больше.
Мне хочется снова увидеть тебя тем взбалмошным подростком, от которого у меня по коже пробегали мурашки. Который размахивал динамитом направо и налево, по поводу и без. Но базука десятилетия сейчас за много тысяч километров от нас и воплотить свое желание в жизнь мне, видимо, не суждено.
Ты начинаешь злиться, ведь я так и не ответил на твой вопрос: губы слегка поджимаются, выказывая тем самым твое пренебрежительное отношение к ситуации; тонкие брови сходятся где-то на переносице, образуя упрямую складку, а глаза немного темнеют. А я лишь беззаботно улыбаюсь, чуть наклонив голову на бок. От этого ты злишься еще больше и произносишь, чеканя каждое слово:
-Какое из произнесенных мною слов тебе непонятно, бейсбольный придурок? — это насмешливое прозвище, которое ты придумал мне еще в школе, так прочно закрепилось за мной, что, даже десять лет спустя, ты продолжаешь называть меня так. Хоть я уже давно и не занимаюсь бейсболом. Я был вынужден оставить любимое хобби ради Семьи. Ради друзей. Ради тебя. От вновь нахлынувших воспоминаний как-то странно щемит в груди и я спешно отгоняю от себя это чувство. Я сделал свой выбор и не жалею об этом. Осталось только убедить в этом самого себя.
Ты, наконец, не выдерживаешь и рывком поднимаешься с кровати. Вместе с тобой поднимается пыль и теперь в столбе света, в каком-то сумбурном танце движутся пылинки. Я смотрю на это зрелище, как завороженный, поэтому пропускаю твой первый удар. Кажется, я все-таки погорячился, говоря, что ты научился контролировать свои эмоции. Скулу неприятно саднит и я накрываю ее прохладными пальцами. Я же дождь, как никак. Успокаивающий и отчищающий. Жаль только, что на тебя мои способности, видимо, не распространяются. Я поднимаю на тебя взгляд и губы вновь невольно расползаются в улыбке. Похоже, ты удивлен своим поступком не меньше меня, но в глазах твоих горит рьяная решимость. Ты прекрасно понимаешь, что не прав, но гордость не позволит тебе признаться в этом. Даже самому себе. Как все-таки это похоже на тебя, Хаято. Я не сдерживаюсь и тянусь к тебе, отчего ты инстинктивно отходишь на шаг назад. Неужели думал, что ударю? Я хватаю тебя за руку и подношу теплую ладонь к губам. Первые несколько секунд ты смотришь на меня, как на сумасшедшего, когда я мягко касаюсь губами запястья. Когда способность мыслить к тебе, наконец, возвращается, ты начинаешь дергать рукой в попытке вырвать ее из моих пальцев. Как же.
-Урод озабоченный, ты че творишь?! — ты продолжаешь остервенело дергать рукой и я уже здорово опасаюсь за ее сохранность.
-А на что похоже? — я непроизвольно перехожу на шепот, боясь даже выдохнуть лишний раз на твои руки.
-Похоже на то, что ты растерял свои жалкие остатки мозгов! — ты перестаешь вырываться, понимая, что солидности тебе это явно не добавляет. Мы ведь взрослые люди, верно, Хаято? И должны вести себя подобающим образом. Но все мое естество отчаянно против этого бунтует и я решаю в кой-то веки сделать то, что хочется мне. Продолжая удерживать твою руку, я прокладываю легкими поцелуями дорожку к каждому пальцу. Ты ведь тоже в свое время отказался от своего увлечения, верно? Уверен, ты стал бы прекрасным пианистом. Эти пальцы созданы для того, чтобы ими восхищались. Мне вдруг становится неловко от своих мыслей буквально пару минут назад. Каждый из нас от много отказался ради Семьи. Что-то потерял. Но, разумеется, это не становится в противовес тому, что мы приобрели.
Ты как-то подозрительно притих. С одной стороны, это, наверняка, не сулит ничего хорошего, а с другой — мне плевать. Я трусь носом о твою ладонь, чувствуя такой знакомый запах пороха и сигарет. От него начинает кружиться голова и воспоминания накатывают с новой силой, накрывая нас с головой. Воздух наполняется этим запахом, до краев заполняя комнату, выплескиваясь из открытого окна. Я продолжаю целовать твои пальцы, сильнее сжимая запястья. Ты прикрываешь глаза и я замечаю, как подрагивают твои ресницы. А запах, словно живое существо, проскальзывает между нами, забираясь под одежду, обволакивая, не оставляя и шанса на сопротивление. Он проникает под кожу и я чувствую, как кровь по венам ускоряет свой бег. Я очерчиваю языком каждую линию на твоей ладони, слегка покусываю подушечки пальцев. В комнате становится пронзительно жарко, а в штанах — непростительно тесно. Я делаю шаг, вплотную подходя к тебе, и легко касаюсь губами подбородка. Ты подаешься вперед и я чувствую, как напряжение между нами нарастает. Все так же сжимая твою руку в своей, я жадно припадаю к губам. Это даже не похоже на поцелуй, я словно пытаюсь выпить твой запах. Кусаю, слизываю выступающие капли крови языком, чувствуя их солоноватый вкус; ты отвечаешь на мои действия хрипловатыми стонами и слегка подаешь вперед. Я чувствую твое возбуждение: чувствую, как горит твое тело под одеждой, как бешено бьется пульс, грозя порвать тонкую кожу на шее и запястьях. Этого достаточно для того, чтобы снести к черту остатки благоразумия. Я толкаю тебя на кровать, отчего она жалобно скрипит, а на задворках сознания появляется мысль, что стоило бы по умерить пыл, в противном случае, мы рискуем остаться без ночлежки. Впрочем, мысль эта растворяется, как только ты притягиваешь меня к себе и жадно целуешь, одновременно чуть приподнимая бедра, недвусмысленно намекая. И кто тут из нас еще озабоченный? Впрочем, сейчас это не имеет никакого значения. Я стягиваю с тебя джинсы, попутно сам избавляясь от одежды. Меня с головой накрывает жаркой волной, когда наши обнаженные тела соприкасаются. Кажется, я даже перестаю дышать, боясь спугнуть эти ощущения. Воздух между нами накаляется и я, не в силах больше сдерживаться, одним резким толчком вхожу в тебя. Ты вскрикиваешь, непроизвольно сжимая мышцы, но я чувствую, что твое тело помнит мои движения. Помнит то, что мы так старались забыть. Ночи, которые мы проводили вместе, будучи подростками. Сейчас эти, казалось, стертые воспоминания вновь окутывают нас, возвращая на десять лет назад. Я двигаюсь резко, даже грубо, но сейчас это никого не заботит. Ты стонешь подо мной и эти звуки, отражаясь от стен, оглушают меня. Я закрываю твой рот жарким поцелуем, опасаясь, что хозяйка может зайти в самый неподходящий момент. Наши тела напряжены, словно струны. Мы слишком долго сдерживали себя, поэтому, нам хватает всего нескольких толчков, чтобы кончить. Я выхожу из тебя и обессиленно падаю рядом на кровать, отрешенно наблюдая за тем, как от тяжелого дыхания вздымается твоя грудь. Чуть позже, когда ты придешь в себя, начнутся упреки. Возможно, даже, дойдет до драки. А потом мы, наверняка, повторим.
И, знаешь, Хаято, я понял одно: все-таки, люди не меняются. 



[sputnik.]

Неплохо.
Только вот Хаято, внезапно ударивший Ямамото, несколько... не верибелен, увы)

[Гость]

Ну, да, Гокудера же такой лапочка. И мухи не обидит : D

[Гость]

Не нравится, что от первого лица, не нравится шаблонность, и в целом ужасно скучно. Еле дочитал до конца.
Заказчик.

[sputnik.]

Гость, я не говорю, что он у нас праведник и миротворец, не-е-ет. х) Но даже он не скатится до мордобоя из-за пары-тройки улыбочек, имхо. Поорёт, да. Но не рукоприкладство)

[Гость]

понравилась заявка, хочется исполнить, можно TIL!.?

[Гость]

Гость, да, пожалуйста *_* я буду рыдать от счастья кровавыми слезами, только исполните ее лучше первого автора *____*

[Гость]

*это был заказчик

[Гость]

у автора фетиш на подобные заявки.
думаю, получилось немного не то, но все-таки.
вычитано. 677 слов.

13 часов

Двести сорок км за один час сорок пять минут. Ямамото вдавливал педаль в пол, Гокудера, высунувшись по пояс из окна машины, еле успевал сменять магазин. Чтобы +24 в Сицилии, конверт с ключами от Реборна и шесть этажей.
Ямамото вваливается в комнату, Гокудера тушит сигарету о косяк двери. Тринадцать часов. Вечные, короткие тринадцать часов. Танцующие искорки пылинок, выцветшие занавески, хлопающие лопасти вентилятора под потолком, пустая ваза без цветов.
Такеши куда-то откидывает пиджак, хлопая по карманам в поисках зажигалки. Хаято выдирает сигарету из его рта, толкая мечника в плечи, к стене. Позиция меняется сразу же, и ладонь Ямамото у Гокудеры на бедре, а вторая стягивает грязный пиджак с узких плеч, перемещаясь на талию, обнимая подрывника за пояс, прижимая на расстояние одежды. Тот путается в пуговицах серой рубашки, прикасается руками к обнажившейся коже, проводя пальцами по груди, оглаживая плечи, чуть тянет вниз за шею, мягко царапая загривок.
Поцелуй открытый, невкусный и долгожданный. Первый за последние трое суток. Языки сплетаются сразу, без прелюдий, руки продолжают раздевать. Без борьбы, сопротивления и права на доминирование. Тринадцать часов – слишком мало.
Гокудера отстраняется, вцепившись пальцами в полурасстегнутую рубашку Такеши. Он рвано, резко дышит, зависает, прикрывает веки. И хочется медленно, а приходится быстро; время скомкано лежит за спиной бессонными сутками, стальными нервами, чужой грязной кровью, быстрыми дорожными забегаловками и пачкой Marlboro на двоих.
Восхитительные пальцы Хаято мелко подрагивают. Лучшие пальцы, что видел Такеши в своей жизни. Длинные, ровной формы, с полумесяцами ногтей. Гибкие, сильные. Пианиста.
Ямамото приподнимает лицо подрывника за подбородок, легко поглаживает скулы, смотрит своими бесконечно карими, темными глазами и все понимает.
Большой мальчик Такеши. Гокудера пропускает тот момент, когда Ямамото становится взрослым. Когда понимает так много. Когда становится ближе до предела. Когда в его взгляде появляется такая нереальная проникновенность.
Он ловит ладонь Хаято, переплетая их пальцы, опускается на колени, не разрывая контакта глаз. Берет вторую, расслабленную кисть Гокудеры и складывает их вместе, внутри своих ладоней, вроде лодочки, грея. Гокудера смущается, отводит взгляд. Неизменно. А Ямамото вдыхает. Терпко, горько, неправильно.
Прикрывая глаза, слетая, улетая на полную. Он прикусывает острые костяшки с покрасневшими линиями царапин. Мягко проводит языком по длине каждого пальца, сходя с ума от сигаретного запаха и солоноватого привкуса. Он втягивает в жаркий рот каждый, жестко прикусывая – до следов, и мягко заглаживая языков. Втягивает мягкую кожу подушечек, отстраняя и снова целуя. Гокудера стонет в голос, прогибается в своей великолепной пояснице, у него дрожат колени. А Ямамото знает, как дорого ему обходится мафия.
Кровоточащими заусенцами, ободранными до незаживающих ссадин, от постоянного зажигания фитилей динамита, кончиками пальцев, мозолями на ладонях. И руки насквозь, до костей пропахшие табачным дымом, тысячами недокуренных сигарет и миллионами щелчков зажигалки.
Хаято падает вниз, обессилено; уверенный, что будет пойман. Тринадцать часов – чертовски мало. Он дрожаще убирает пальцы изо рта Ямамото – влажные, скользкие, - у Такеши желающий, голодный, неконтролируемый взгляд за ворохом черных ресниц. Дыхание Гокудеры теряет ритм уже не в первый раз. Он утыкается носом в шею мечника, чувствуя, что прелюдия затянулась и руки Ямамото, обнимающие за спину. Подрывник улыбается – от Такеши неожиданно пахнет порохом. Его порохом. Его динамитом. Его Ямамото Такеши.
Срываются они одновременно. Одежда шелухой слетает с тел, Ямамото втаскивает Гокудеру в узкую душевую кабину. Вода без температуры, обжигающие, скользящие поцелуи, путающиеся руки, жадные, необходимые – оба слетают с катушек. От запаха: своего, чужого, общего, грязного. Единственного и неповторимого. Сколько лет они уже делят итальянский порох и табак разных стран? И волосы у Хаято пыльные, тяжелые, мокрые, а Такеши не может не целовать, руки скользят, наугад находят баночку жидкого мыла – пошло-розового.
И растянуть быстро, наспех, плевать, что устали, что на пределе – взять лицом. Обязательно. Поддерживать за бёдра, обнимать до нехватки кислорода. Гокудера сумасшедше сжимает изнутри, обнимает ногами, царапает плечи, подставляя прозрачную кожу горла. И секс жесткий, инстинктивный, животный, но, черт побери, лучший. Тринадцать часов – до беспредела мало, когда Гокудера так прогибается. Когда Ямамото так целует.

- Сыграешь мне, когда приедем.
- Размечтался.

Будильник звонит за двадцать минут до того, как за ними приходят.
Поцелуй сладкий-сладкий, со вкусом мятной пасты (спасибо Реборну) и потрясающего эспрессо.
Гокудера оставляет им маленький презент в виде абсорбента, пропитанного нитроглицерином и селитрой, в чудной пластиковой упаковке и прыгает за Ямамото.
Когда шестой этаж являлся проблемой для Вонголы?

[Гость]

аааа...простите админ, что под more, автор раскаивается..><

[ohpancakess]

Второе - ащ-ащ просто.